История государства Российского - Страница 672

672

Гетман действовал усердно: Бояре усердно и прямодушно. Началося беспрекословно Царствование Владислава в Москве и в других городах: в Коломне, Туле, Рязани, Твери, Владимире, Ярославле и далее. Молились в храмах за Государя нового; все указы писались, все суды производились его именем; спешили изобразить оное на медалях и монетах. Многие радовались искренно, алкая тишины после таких мятежей бурных. Многие - и в их числе Патриарх - скрывали горесть, не ожидая ничего доброго от Ляхов. Всего более торжествовали старые изменники Тушинские, первые имев мысль о Владиславе: Михайло Салтыков, Князь Рубец-Мосальский и Федор Мещерский, Дворяне Кологривов, Василий Юрьев, Молчанов, быв дотоле у Сигизмунда, явились в столице с видом лицемерного умиления, как бы великодушные изгнанники и страдальцы за любовь к отечеству, им возвращаемому милостию Божиею, их невинностию и добродетелию. Они целою толпою пришли в храм Успения и требовали благословения от Ермогена, который, велев удалиться одному Молчанову, мнимому еретику и чародею, сказал другим: "Благословляю вас, если вы действительно хотите добра Государству; но еси вы Ляхи душою, лукавствуете и замышляете гибель Православия, то кляну вас именем Церкви". Обливаясь слезами, Михайло Салтыков уверял, что Государство и Православие спасены навеки - уверял, может быть, непритворно, желая, чего желала столица вместе с знатною частию России: Владиславова Царствования на заключенных условиях. Сам Гетман не имел иной мысли, ежедневными письмами убеждая Сигизмунда не разрушать дела, счастливо совершенного добрым Гением Республики, а Бояр Московских пленяя изображением златого века России под державою Венценосца юного, любезного, готового внимать их мудрым наставлениям и быть сильным единственно силою закона. Жолкевский не хотел явно властвовать над Думою, довольствуясь единственно внушениями и советами. Так он доказывал ей необходимость изгладить в сердцах память минувшего общим примирением, забыть вину клевретов Самозванца, оставить им чины и дать все выгоды Россиян беспорочных. Бояре не согласились, ответствуя: "возможно ли слугам обманщика равняться с нами?"... и сделали неблагоразумно, как мыслил Жолкевский: ибо многие из сих людей, оскорбленные презрением, снова ушли к Самозванцу в Калугу. Но Гетман умел выслать из Москвы двух человек, опасаясь их знаменитости и тайного неудовольствия: Князя Василия Голицына, одобренного Духовенством искателя Державы, и Филарета, коего сыну желали венца народ и лучшие граждане: оба, как устроил Гетман, должны были в качестве великих Послов ехать к Сигизмунду, чтобы вручить ему хартию Владиславова избрания, а Владиславу утварь Царскую, требовать их согласия на статьи договора, не решенные Гетманом, и между тем служить Королю аманатами; ответствовать своею головою за верность Россиян! Товарищами Филарета и Голицына были Окольничий Князь Мезецкий, Думный Дворянин Сукин, Дьяки Луговский и Сыдавный-Васильев, Архимандрит Новоспасский Евфимий, Келарь Лавры Аврамий, Угрешский Игумен Иона и Вознесенский Протоиерей Кирилл. Отпев молебен с коленопреклонением в соборе Успенском, дав Послам благословение на путь и грамоту к юному Владиславу о величии и Православии России, Ермоген заклинал их не изменять церкви, не пленяться мирскою лестию - и ревностный Филарет с жаром произнес обет умереть верным. Сие важное, великолепное Посольство, сопровождаемое множеством людей чиновных и пятьюстами воинских, выехало 11 Сентября из Москвы... а чрез десять дней Ляхи были уже в стенах Кремлевских!

Таким образом случилось первое нарушение договора, по коему надлежало Гетману отступить к Можайску. Употребили лукавство. Опасаяь непостоянства Россиян и желая скорее иметь все в руках своих, Гетман склонил не только Михаила Салтыкова с Тушинскими изменниками, но и Мстиславского, и других Бояр легкоумных, хотя и честных, требовать вступления Ляхов в Москву для усмирения мятежной черни, будто бы готовой призвать Лжедимитрия. Не слушали ни Патриарха, ни Вельмож благоразумнейших, еще ревностных к Государственной независимости. Впустили иноземцев ночью; велели им свернуть знамена, идти безмолвно в тишине пустых улиц, - и жители на рассвете увидели себя как бы пленниками между воинами Королевскими: изумились, негодовали, однако ж успокоились, веря торжественному объявлению Думы, что Ляхи будут у них не господствовать, а служить: хранить жизнь и достояние Владиславовых подданных. Сии мнимые хранители заняли все укрепления, башни, ворота в Кремле, Китае и Белом городе; овладели пушками и снарядами, расположились в палатах Царских и в лучших домах целыми дружинами для безопасности. По крайней мере не дерзали своевольствовать, ни грабить, ни оскорблять жителей; избрали чиновников, для доставления запасов войску, и судей, для разбора всяких жалоб. Гетман властвовал, но только указами Думы; изъявлял снисходительность к народу, честил Бояр и Духовенство. Дворец Кремлевский, где пили и веселились сонмы иноплеменных ратников, уподоблялся шумной гостинице; Кремлевский дом Борисов, занятый Жолкевским, представлял благолепие истинного дворца, ежечасно наполняясь, как в Феодорово время, знатнейшими Россиянами, которые искали там совета в делах отечества и милостей личных: так Гетман именем Царя Владислава дал первому Боярину, Князю Мстиславскому, не хотевшему быть Венценосцем, сан Конюшего и Слуги. Утратив честь, хвалились тишиною, даром умного Жолкевского! Довольные тем, что он не впустил Сапеги с шайками разбойников в столицу, выдав ему из Царской казны 10000 злотых и склонив его идти на зиму в Северскую землю, Россияне спокойно видели несчастного Василия в руках Ляхов: вопреки намерению Бояр удалить сего невольного Инока в Соловки, Гетман послал его с Литовскими Приставами в Иосифовскую обитель, чтобы иметь в нем залог на всякий случай. Россияне снесли также избрание Ляха Госевского в предводители осьмнадцати тысяч Московских стрельцов, которые со времен расстриги, едва не спасенного ими, уже чувствовали свою силу и могли быть опасны для иноплеменников: Госевский снискал их любовь ласкою, щедростию и пирами. "Упорствовал в зложелательстве к нам, - пишут Ляхи, - только осьмидесятилетний Патриарх, боясь Государя иноверного; но и его, уже хладное, загрубелое сердце смягчалось приветливостию и любезным обхождением Гетмана, в частых с ним беседах всегда хвалившего Греческую Веру, так что и Патриарх казался наконец искренним ему другом". Ермоген был другом единственно отечества, и в глубокой старости еще пылал духом, как увидим скоро! Утвердив спокойствие в Москве, и заняв отрядами все города Смоленской дороги для безопасного сношения с Королем, Гетман ждал нетерпеливо вестей из его стана; ждал согласия души слабой на дело смелое, великое - и решительно уверял Бояр в немедленном прибытии к ним Владислава... Но Судьба, благословенная для России, влекла ее к другому назначению, готовя ей новые искушения и новые имена для бессмертия!

672